Юрий Маловерьян на контрольно-пропускном пункте на выезде из зоны

"Сила природы". В Чернобыльской зоне это выражение звучит совсем иначе, чем в нашей обычной, полной двусмысленностей жизни.

Природа здесь упорно и методично стирает то, что сознательно или нечаянно натворил зазнавшийся человек. 20-летние деревья, сильно и гордо проросшие сквозь асфальт городских улиц Припяти. Проглоченные лесом сёла. Волки, лоси, лисы, зайцы, расплодившиеся в зоне, которую человек попытался сделать безжизненной и закрыл для сородичей.

Природа человека тоже берёт своё.

Его безграничная глупость: из-за мародёров и охотников за металлом в уголовный кодекс пришлось вводить статью "за распространение радиоактивных материалов".

Его любознательность: в "зону", хоть и немногочисленные пока, едут туристы. Любители необычных впечатлений.

Его предприимчивость: с этих любителей администрация "зоны" берёт хоть и небольшие, но деньги.

Его оптимизм: "зону" хотят частью вернуть к обычной жизни, частью - сделать заповедником.

Чтобы завлекать туда побольше туристов, которые, ведомые любознательностью, будут за небольшие, в сущности, деньги любоваться на этот памятник глупости, предприимчивости и оптимизму.

Ксения Хахонина на крыше припятской шестнадцатиэтажки

На душе было легко: и на крыше шестнадцатиэтажки в опустошенной Припяти, и возле саркофага, где счетчик на смотровой площадке высвечивал тысячу микрорентген. Что совсем не вписывалось в рамки увиденного и вызывало чувство вины: мол, не прочувствовала трагедии.

Позднее поняла, что это не профессиональная деформация, от которой струнки нервной системы становятся бесчувственными к чужому горю, а неожиданное соприкосновение с вечностью, не признающей эмоций.

Суетились люди, страдали, умирали, а потом за каких-то двадцать лет всё поросло травой и если бы не дорожный знак "Копачи", никогда не догадаться, что там стояла деревня. Выгорел лес - новый подрос, не такой как предыдущий, но вырос же. Мимо Припяти пробегают дикие кабаны; самосёлы в деревне Залесье - крепкие старики в 79 лет живут своим огородом и еще внукам помогают, а на балконе в Чернобыле курил мужик в трусах...

Для кого-то Чернобыль - это конец: проблемы со здоровьем, уход жены, обида на жизнь, власть и "мирный атом"... А кому-то Чернобыль дал смысл существованию, ощущение причастности к великому, подтолкнул к творчеству и самореализации или просто дал возможность подзаработать.

Получается: что не убивает, то укрепляет? И как бы так жить, чему такому надо научиться у этих людей, чтоб если грянет беда, то попасть во вторую категорию?

Оператор Би-би-си Жуау Дуарте и Артем Лисс в Припяти

Мы снимали в одной из припятских 16-этажек, в самом центре города. То ли в спешке, то ли в творческом порыве мой коллега-оператор выронил мобильный. Хватились только вечером, затемно, поэтому вернуться за телефоном решили уже на следующий день.

Тем более - кому его воровать в мертвом городе? Разве что лисам да воронам.

Вышло так, что на поиски я отправился в одиночку. И очень об этом пожалел.

Это страшно, когда ходишь по дому, где жили когда-то сотни человек, - и понимаешь: ты в нем один. Совсем один.

Кажется кощунством наступить на валяющиеся прямо на полу фотографии. На газеты 20-летней давности, учебники математики, чертежи. На книги Пикуля и Распутина.

Но и не наступать на них - почти невозможно. В квартирах эти осколки жизней - повсюду, выстилают полы бумажным ковром.

Телефон я нашел в квартире 114. И только наклонился за ним, как за спиной с тихим скрипом захлопнулась входная дверь. В воздух поднялось облачко пыли. Щелкнул язычок замка.

В фильмах ужасов обычно так обставляют появление маньяков с окровавленными ножами или монстров из иных измерений.

А мне на какой-то момент показалось, что это вернулся хозяин. Что сейчас мне придется объяснять, что я делаю в его квартире. Что именно меня он обвинит в том, что в его доме - пусто. Что все украли, оставив только остов пианино да чугунную ванну.

И что ничем хорошим этот разговор для меня не закончится.

Собравшись с духом, я обернулся к входной двери. Конечно же, за моей спиной никого не было. Просто сквозняк.

Хозяин в эту квартиру уже не вернется.

Никогда.

Игорь Скляревский был в зоне больше 20 раз

"Смотрите, какие большие собаки!" - закричал кто-то, и десятки детских лиц прилипли к стеклам автобуса, везущего нас к Зоне. Невдалеке от дороги мирно паслись несколько коров.

Эта невинная детская шутка кого-то из ребят-журналистов лишь на секунду нарушила напряженную тишину в автобусе и почему-то не вызвала смеха.

1993 год, семь лет после катастрофы. Несколько десятков детей - журналистов, 13-16 лет, ехали в Зону на экскурсию - вероятно, таким образом страну кто-то пытался убедить, что Чернобыль больше не опасен. Таким было первое детское впечатление о Зоне, которое осталось самым ярким.

Уже потом, спустя несколько лет, когда Чернобыль стал моей репортерской специализацией, и когда после 20-й командировки в Зону я потерял счет своим поездкам, Зона открылась по-новому, через людей, ее населяющих.

Было сначала, конечно же, и оцепенение от вида деревьев, пробивающихся сквозь бетонные плиты пола в квартирах первых этажей припятских пятиэтажек, и звенящая тишина могильников, где можно было увидеть остовы вертолетов, когда-то воевавших с пожаром на 4-м блоке, и другие составляющие журналистского "туристического набора".

Но потом начинаешь видеть, слышать и запоминать другое. Например, рассказ оператора, работа которого - вести видеосъемку внутри саркофага, об обычном возвращении домой после работы:

"Жена всегда "чистит" меня ваткой, смоченной спиртом. Спрашиваю - "Ну что, не много сегодня грязи?" - "Да нет, не много" - отвечает она. А я чувствую, как слезы на спину капают".

Олесь Санин работает над фильмом о Чернобыльской зоне

Зона отчуждения... Не знаю, какой поэт придумал это название, но оно абсолютно соответствует своему эмоциональному состоянию. Многие проводят аналогии с фильмом Тарковского "Сталкер", даже называют себя сталкерами.

Зона сегодня - это отдельный организм, живущий по своим собственным, очень специфическим законам, которые никак не ограничиваются теми регламентными документами, для этой зоны отчуждения существующими.

Люди, которые там работают, заменили людей, навсегда покинувших эту землю. Теперь они сами создали сообщество, которое живет временно - без надежды на будущее.

Земля в зоне отчуждения производит впечатление земли, которая никогда ничего не родит, у которой нет детей - и не может быть никогда. Ощущение мертвой земли, навечно мертвой.

Есть чувство какой-то почти фантастической базы на Луне или по крайней мере на Крайнем Севере, на Аляске. Я видел там такие домики - типичная база ученых. Но странно видеть это в умеренном климате, в нескольких сотнях километров от Киева, где совсем другая жизнь.

Когда пересекаешь эту линию, где стоит контрольный пункт, где написано "Зона отчуждения, въезд запрещен", там стоит милиция и специальная служба, которая проверяет уровень радиации при въезде и выезде. И если поставить камеру и снять в самой зоне и за ее пределами, кажется, что и село не изменилось, и деревья такие же - но на самом деле это очень сильно отличается.

Жители зоны говорят, что на самом деле радиация не распространялась так ровно, как провели циркулем. Часть заражения есть и дальше - вне зоны отчуждения, а есть в зоне и такие территории, которые загрязнены даже меньше, чем Киев, или любая другая территория. Они эти места знают - там они чаще всего собираются, работают.

Но зона, которую обозначили циркулем, - она что-то означает. И складывается впечатление, что эта условность определяет нашу жизнь.

Еще одно ощущение от зоны - это замороженное время. В нем даже есть какая-то не то что ностальгия по Советскому Союзу, но руины СССР во всем ужасе и во всей красе.

Часто об этом забываешь, но по сути предметный мир, который там остался, - это музей вещей 20-летней давности, которые не были разграблены, выброшены. Это все существует и серьезно ранит душу людей, которые на это все смотрят.

Те, кто работают в зоне и проводят там большую часть своей жизни, ведут себя по-разному в самой зоне и за ее пределами. Они говорят, что зона очень сильно на них влияет, что это живой организм, который имеет свои законы.

С другой стороны - животные, которые не читали газет, не смотрели телевизионных репортажей. Они об этом не знают, и для них это часть эволюции. Зона сейчас - это огромный заповедник.

Это не только физическое или медицинское понятие, это понятие психологическое. Это огромный психический шок всего человечества от того, что оно с собой сделало. Это очень серьезный знак к действию, к принятию решений.

Лошади Пржевальского или дикие кабаны там прекрасно себя чувствуют, потому что они просто не знают, что там происходит. Часть, возможно, умерла от этого, но часть приспособилась и живет еще лучше.

Но человек - это организм, большую часть которого занимает душа, и душа эта ранена. Там это чувствуется. В зоне как раз пострадала человеческая часть природы.

А другая... Человек себя назвал царем природы, но не все звери об этом знают.